Хочу подчеркнуть, Россия заинтересована и будет стремиться к полному и безусловному исполнению всех минских соглашений, и другого пути к урегулированию, на мой взгляд, сегодня не существует.
Кстати говоря, лидеры самопровозглашенных республик публично заявили, что при определенных условиях, имеется в виду исполнение этих договоренностей в Минске, они готовы рассмотреть возможность считать себя частью украинского государства. Вы знаете, это принципиальная вещь. Думаю, что вот эта позиция должна быть воспринята как серьезное, как хорошее предварительное условие для начала серьезных переговоров.
- То есть вы говорите, что на востоке Украины сейчас абсолютно не может повториться крымский сценарий?
- Вы знаете, крымский сценарий связан не с позицией России, он связан с позицией людей, которые проживают в Крыму.
Все наши действия, в том числе и действия силового характера, заключались не в том, чтобы отторгнуть эту территорию от Украины, а предоставить возможность людям, которые там проживают, высказать свое мнение по поводу того, как они хотят устроить свою жизнь.
Еще раз хочу подчеркнуть, уже много раз говорил об этом: если это позволено было сделать косовским албанцам и косоварам, почему это запрещено сделать русским, украинцам и крымским татарам, проживающим в Крыму? Между прочим, решение о независимости Косово было принято исключительно парламентом Косово, в то время как в Крыму люди пришли на всенародный референдум. Я думаю, что добросовестный наблюдатель не может не видеть, что люди проголосовали почти единогласно за воссоединение с Россией.
Я бы хотел спросить тех, кто не хочет это признавать: если наши оппоненты считают себя демократами, я хотел бы спросить, а что же такое демократия? Насколько мне известно, демократия – это власть народа либо власть, основанная на воле народа. Вот решение крымского вопроса основано на воле народа, проживающего в Крыму.
В Донецке и Луганске люди проголосовали за независимость, и там ситуация другая. Но самое главное, что мы все должны усвоить, – что нужно уважать всегда настроение и выбор людей. А если кто-то хочет, чтобы эти территории оставались в составе Украины, то нужно этим людям доказать, что в составе единого государства жить им будет лучше, комфортнее, надежнее, в рамках этого государства они смогут обеспечить свою жизнь и будущее своих детей. Но убедить этих людей с помощью оружия невозможно. Эти вопросы, вопросы такого порядка, можно решить только мирным путем.
- Говоря о мире – те страны, которые когда-то входили в Варшавский договор и сегодня являются членами НАТО, как, например, Прибалтика, Польша, они чувствуют угрозу со стороны России. НАТО решило создать специальные силы, чтобы как-то ответить на эти обеспокоенности. Мой вопрос в следующем: прав ли Запад в том, что он хочет сдерживать как-то "российского медведя", и почему Россия продолжает говорить в таком конфликтном тоне?
- Россия ни с кем не говорит в конфликтном тоне, и в таких вопросах, как сказал один из политических деятелей прошлого Отто фон Бисмарк, "важны не разговоры, а потенциал".
О чем говорят реальные потенциалы: военные расходы США больше, чем военные расходы всех стран мира вместе взятые. Совокупные военные расходы стран НАТО в 10 раз, обратите внимание, в 10 раз больше, чем военные расходы Российской Федерации. У России практически нет баз за границей. У нас остатки наших Вооруженных сил, оставшиеся еще с Советского Союза в Таджикистане на террористически опасном направлении – на границе с Афганистаном. Такую же роль исполняет наша военно-воздушная база в Киргизии, она тоже нацелена на это антитеррористическое направление и была создана после нападения террористов из Афганистана на Кыргызстан по просьбе киргизского руководства. На военной базе в Армении с советских времен осталось наше военное подразделение, которое там выполняет определенную стабилизирующую роль в регионе, но она не нацелена против кого-либо. Мы ликвидировали свои базы в различных регионах мира, в том числе и на Кубе, во Вьетнаме и так далее. То есть наша политика в этом отношении не носит какого-то глобального наступательного, агрессивного характера.
А теперь возьмите и опубликуйте в вашей газете карту мира, нанесите туда американские военные базы по всему миру, и вы почувствуете разницу.
Мне иногда задают вопрос: вот ваши самолеты летают где-то там далеко, над Атлантическом океаном. Патрулирование самолетами стратегического назначения в отдаленных районах осуществлялось двумя сторонами только: Советским Союзом и Соединенными Штатами – еще во времена холодной войны. Мы в начале 1990-х годов, новая, современная Россия, эти полеты прекратили, а наши американские друзья так и продолжали летать вдоль наших границ. Зачем? Несколько лет назад мы тоже восстановили эти полеты. И Вы хотите сказать, что мы себя агрессивно вели?
На постоянном дежурстве находятся американские подводные лодки у берегов Норвегии, подлетное время до Москвы ракет с этих лодок – 17 минут. А мы и с Кубы давно убрали даже всякие базы, которые не имеют стратегического значения. И Вы хотите сказать, что мы себя агрессивно ведем?
Вы сами упомянули о расширении НАТО на восток. Но мы никуда не двигаемся – это инфраструктура НАТО двигается к нашим границам, в том числе военная инфраструктура. И это проявление нашей агрессивности?
Ну и, наконец, Соединенные Штаты в одностороннем порядке вышли из [договора] – краеугольного камня, на котором в значительной степени держалась вся система международной безопасности, – из Договора по противоракетной обороне. Антиракетные системы, базы базирования, соответствующие локаторы размещены на европейской территории или на море, в Средиземном море, на Аляске. Мы много раз говорили, что это подрывает международную безопасность. И вы считаете, что это тоже проявление нашей агрессивности?
Все, что мы делаем, – это просто ответ на угрозы, которые возникают в наш адрес. Причем мы делаем это в совершенно ограниченном объеме и масштабе, но таком, который гарантированно обеспечил бы безопасность России. Или кто-то ожидал, что мы в одностороннем порядке будем разоружаться?
Я когда-то предлагал нашим американским партнерам не выходить из договора в одностороннем порядке, а систему ПРО делать совместно, втроем: Россия, Соединенные Штаты и Европа. Но это предложение было отклонено. Конечно, мы тогда сразу сказали: хорошо, это дорогостоящая система, еще неизвестна ее эффективность, но чтобы, безусловно, обеспечить стратегический баланс, мы будем развивать наш стратегический наступательный потенциал, будем думать над системами преодоления противоракетной обороны. И должен вам сказать, что мы значительным образом продвинулись в этом направлении.
Что касается опасений каких-то стран по поводу возможных агрессивных действий России – думаю, что только нездоровый человек, и то во сне, может себе представить, что Россия вдруг нападет на НАТО. В некоторых странах просто, мне кажется, спекулируют на страхах в отношении России. Некоторые хотят играть роль таких прифронтовых стран, которым за это нужно чем-то дополнительно помогать: или в военном плане, или в экономическом, финансовом, каком угодно другом. Поэтому поддерживать эту идею бессмысленно, под ней нет никаких оснований. Но кто-то, может быть, заинтересован в том, чтобы поддерживать такие страхи. Я могу только высказать предположение.
Например, американцам не очень хочется сближения России и Европы. Это я не утверждаю, это я говорю как предположение. Допустим, Соединенным Штатам хочется сохранить свое лидерство в атлантическом сообществе. Им нужна внешняя угроза, нужен обязательно внешний враг для того, чтобы обеспечить это лидерство. Ирана явно недостаточно – не та угроза, не очень страшно. Кем пугать? Откуда ни возьмись кризис на Украине. Россия вынуждена реагировать. Может быть, это специально сделано, я не знаю. Но не мы это делаем.
Хочу вам сказать, нечего бояться Россию. Мир настолько изменился, что люди в здравом уме не могут себе представить такого крупномасштабного военного конфликта сегодня. Нам есть чем заниматься, уверяю вас.
- Но ведь по Ирану вы сотрудничаете с Соединенными Штатами, визит Керри в этом смысле стал новым сигналом, или я ошибаюсь?
- Нет, не ошибаетесь, вы правы. Мы сотрудничаем не только по иранской ядерной программе, но и по другим очень серьезным направлениям. Несмотря на то, что американцы вышли из Договора по ПРО, все-таки у нас продолжается диалог, который касается контроля над вооружением.
Мы не просто партнеры, но, я бы сказал, мы союзники в вопросах нераспространения оружия массового уничтожения. Мы, безусловно, союзники в борьбе с терроризмом. Есть и другие направления взаимодействия. Вот тема, о которой вы сказали, и которой посвящена выставка в Милане, – это тоже образ нашей совместной работы. У нас много на самом деле вопросов, над которыми мы продолжаем работать совместно.
- Владимир Владимирович, 9 мая Россия отметила 70-летний юбилей Великой Победы, которая освободила от нацизма как саму страну, так и всю Европу. Ни одна другая страна не заплатила такую кровавую цену за эту победу, как Россия, однако рядом с вами на Красной площади не было лидеров западных стран. II Corriere della Sera опубликовала письмо Сильвио Берлускони, который критиковал отсутствие этих лидеров. Два вопроса: вы считали, что это проявление неуважения к российскому народу? И что сегодня означает для российской идентичности сохранение памяти о Великой Отечественной войне?
- Вопрос не в идентичности. В основе идентичности лежит культура, язык, история. Война – это одна из трагических страниц нашей истории. Мы, конечно, отмечая такие дни, и праздничные, и печальные, имея в виду количество жертв, связанных с войной, думаем и о том поколении, которое обеспечивало нам свободу, независимость, о тех людях, которые победили нацизм. Мы думаем также о том, что никто не имеет права забывать эту трагедию – и прежде всего потому, что мы должны думать о том, чтобы ничего подобного не повторилось. И это не пустые слова, это не опасение, основанное на пустом месте.
Мы слышим сегодня голоса, которые, например, говорят о том, что не было никакого Холокоста. Мы видим, как пытаются героизировать нацистов или коллаборационистов. Это ведь связано с сегодняшней жизнью. Сегодняшний терроризм во многих его проявлениях очень похож на нацизм, и разницы, по сути, никакой нет.
Мне думается, что те коллеги, о которых вы упомянули, это, конечно, их выбор: приезжать в Москву на эти мероприятия или не приезжать, – они просто за текущей непростой конъюнктурой международных отношений не увидели гораздо более серьезных вещей, связанных не только с прошлым, но и с необходимостью бороться за наше общее будущее.
Но это их выбор, и, прежде всего, это наш праздник, понимаете? Мы увидели у себя ветеранов из очень многих стран мира: из Соединенных Штатов, из Великобритании, из Польши, из некоторых других европейских стран. По сути, они же все-таки главные герои этого праздника, и для нас это было очень важно.
Мы вспоминали в эти дни не только тех, кто боролся с фашизмом в Советском Союзе, мы говорили обо всех наших союзниках, в том числе вспоминали и участников Сопротивления и в самой Германии, кстати говоря, и во Франции, и в Италии. Мы обо всех помним и отдаем дань уважения всем людям, которые не жалея себя боролись с нацизмом.
Конечно, мы же прекрасно все понимаем, что именно Советский Союз внес решающий вклад в эту Победу и понес самые большие жертвы в борьбе с нацизмом. Для нас это не просто военная победа, для нас еще и моральная победа. Понимаете, у нас почти в каждой семье есть потери, как мы можем про это забыть? Это невозможно.
- У нас есть еще несколько коротких вопросов.
- Хотелось бы коротких вопросов.
- Вы очень популярный лидер в России, но очень часто за рубежом и даже в вашей стране вас называют авторитарным. Почему так сложно находиться в России в оппозиции?
- Что же сложного? Если оппозиция доказывает, что она может добиваться решения задач, которые стоят перед районом, регионом или страной, – думаю, что люди всегда это заметят.
У нас количество партий увеличилось в разы, мы либерализировали за предыдущие годы возможности создания политических партий, выхода их на региональную, общенациональную сцену. Вопрос только в их состоятельности и умении работать с электоратом, умении работать с гражданами.
- А почему же тогда с представителями оппозиции так редко берут интервью основные российские телеканалы?
- Если они будут интересны – я думаю, что у них будут брать интервью чаще.
А насчет политической борьбы – нам известно, что применяются разные средства в борьбе с политическими противниками. Достаточно посмотреть на новейшую историю Италии.
- Господин президент, Греция сейчас переживает очень сложные отношения с Европой. Если Греция выйдет из зоны евро, Россия была бы готова помочь ей политически и экономически?
- Мы развиваем с Грецией отношения вне зависимости, является она членом ЕС, находится в зоне евро, является ли членом НАТО. У нас с Грецией исторические, очень близкие и партнерские хорошие отношения, поэтому это суверенный выбор греческого народа, в каких союзах находиться, в каких зонах. А что будет происходить, этого мы не знаем, и поэтому сейчас, как у нас говорят, гадать на кофейной гуще – думаю, что это неправильно и даже вредно для экономики и общеевропейской, и греческой.
Для такой экономики, как греческая, есть определенные сложности, вызванные общеевропейскими правилами. Они же драхму не могут девальвировать, у них драхмы нет, они привязаны к жесткой валюте, к евро. У них полностью открыты границы для европейских товаров, и экспортно-ориентированные экономики, имеют, безусловно, преимущество. Общие решения в области сельского хозяйства, рыболовства – это там, где Греция могла бы иметь определенные конкурентные преимущества, но тоже есть ограничения.
Другое преимущество у Греции, естественно, это туризм, но в Шенгенской зоне, и здесь есть ограничения. У нас безвизовый въезд в Турцию, 5 миллионов российских туристов было в Турции в прошлом году, а в Греции – я точно не помню, по-моему, меньше миллиона, где-то 300 тысяч, что ли, всего. Но зато Греция получает льготное кредитование, финансовую поддержку из европейской казны, доступ на европейский рынок труда. Есть и другие преимущества пребывания в общеевропейской семье.
Не нам решать, здесь, в России, что выгоднее Греции, что для нее предпочтительней, – повторю, это суверенное право греческого народа, в диалоге, конечно, с их основными партнерами по Европе.
- Два очень маленьких последних вопроса.
- До утра мы не будем с вами сидеть?
- Мы видим здесь четверых российских императоров, в этой комнате. А какая историческая фигура, какой персонаж больше всего вас вдохновляет?
- Вы знаете, мне довольно часто задают этот вопрос. Я предпочитаю от него уклоняться, потому что в этой связи начинаются всякие интерпретации. (Смех.) Поэтому я предпочел бы так ответить: я стараюсь не делать для себя кумиров.
Я стараюсь – вернее, не стараюсь, а именно руководствуюсь интересами российского народа в своей работе, исходя из всего, что было накоплено за предыдущее время, и руководствуюсь условиями нашей жизни в сегодняшние дни, и, безусловно, стараюсь посмотреть на то, как нам выстроить нашу жизнь, нашу экономику, политику, прежде всего внутреннюю политику, ну, конечно, и на международной арене, на среднесрочную и отдаленную стратегическую перспективу.
И в нашей истории, и в европейской истории, вообще в мировой истории было очень много достойных примеров. Но все эти люди – они жили и работали в определенных условиях. Самое главное – быть честным по отношению к себе и к людям, которые тебе доверили эту работу.
- И последний вопрос: о чем вы сожалеете больше всего в своей жизни, что вы считаете ошибкой, которую вы не хотели бы никогда больше повторить?
- Буду совершенно откровенным с вами, я не могу ничего такого сейчас воспроизвести. Видимо, Господь так выстроил мою жизнь, что мне не о чем сожалеть.
- Вы счастливый человек.
- Слава тебе, Господи.
[свернуть]